Склад Ума

Александр Бикбов. Москва/Париж: пространственные структуры и телесные схемы (2002)

§ Логос 1991—2005. №2. М.: Территория будущего, 2006 (Open Library, библиотека «Гаража»)

Александр Бикбов. Москва/Париж: пространственные структуры и телесные схемы (2002)

Сравнивая и анализируя два культурно близких, но при этом совершенно разных по ощущению, города, Москву и Париж, социолог Александр Бикбов выявляет взаимосвязь между заложенными в планы этих городов градостроительными принципами, их архитектурой, нормами поведения и привычками живущих в них людей. Насыщенный социологической терминологией текст помогает взглянуть на город и его составляющие не глазами архитектора и не с позиции горожанина, а под иным углом – с места внимательного стороннего наблюдателя. Такая позиция дает нам возможность увидеть город со стороны, проследить за его жизнью, ежедневными историями и в конце концов понять как и почему он именно такой, каким мы его знаем.

…Если социальную недифференцированность подпространств в Москве можно во многом объяснять жилищной политикой раннесоветского периода, то схема распоряжения «пустым», т. е. не вполне освоенным пространством в черте города имеет более раннее происхождение. Речь идет о плотности и геометрии застройки, которая работает уже не на дифференциацию, но на единство всего городского пространства и на самом общем уровне обеспечивает интеграцию города как формы и представления. Одно из очевидных отличий Москвы от Парижа, как и от прочих городов, реализованных по европейской схеме (включая Санкт-Петербург) — это расстояние между зданиями1: большое, соизмеримое с самими зданиями. То, что по контрасту воспринимается парижанами, приезжающими в Москву, как широта и простор, является объективированным отличием в присвоении функциональной и рентабельной застройкой исходно не-городского пространства. В современной пространственной организации Москвы, допускающей неиспользуемые пустыри, ломаную линию застройки, обширные скверы, стихийные свалки и блокированные участки в жилой зоне, реализуется не столько план реконструкции 1930-х гг., сколько исторические формы присвоения пространства, наследующие усадебной организации, с неизменными огородами и палисадниками, подсобными участками и фрагментами «нетронутого» ландшафта, законсервированного в обжитом пространстве2. Перестройка города, начатая в 1930-х, с заложенным в ней имплицитным определением столичности — как преимущества грандиозности над компактностью — в высоком регистре воспроизвела заложенный еще в усадебной организации принцип. Стилистически монолитные и столичные par excellence Кутузовский и Ленинский проспекты, Фрунзенскую набережную и Калининский (а теперь и новые поселения, подобные «Алым парусам» или «Воробьевым горам»), при всех их различиях объединила черта, приближающая их по структуре к городской окраине, с ее разреженной застройкой. Объективируя мощь нового порядка, эти улицы материализовали ее в ущерб телесному комфорту: сверхинвестиции в количественные характеристики присвоенного пространства, несмотря на наличие инфраструктуры «под рукой», препятствуют использованию престижного квартала по буржуазной парижской схеме «как у себя дома».3

<…>

Схема «как у себя дома», характерная для использования пространства престижного квартала, объясняется тем, что жизнь состоятельных семейств нередко замкнута в границах мест обитания: они не только живут, но и работают в этих кварталах или перемещаются по ним в деловом ритме4. Плотная, устойчивая, размеренная в силу своего положения среда, населяющая эти кварталы, объективирует свое социальное положение в изящном вкусе самих архитектурных форм, в обилии уютных садиков и газонов, в огромных зеркалах и ковровых дорожках, прекрасно видных сквозь стеклянные двери роскошных подъездов, в ухоженных оконных цветниках и плюще на стенах, чистых тентах над окнами верхних этажей, наконец, «естественном» отсутствии занавесок в темное время суток, когда взорам прохожих (непринужденно созерцаемых из этих окон) открываются интерьеры огромных комнат, подобранные со сдержанной роскошью: одна-две картины в тяжелых рамах, старинный шкаф благородным темным пятном на светлой стене, заново открытые или искусно имитированные темные потолочные балки, ажурный столик с тонкой отделкой, деревянный стул с высокой спинкой, потускневший от времени секретер с инкрустацией5. Тротуары источают слабый аромат отдушки, которую добавляют при их промывке. Здания, по основному силуэту приближающиеся к перевернутому бокалу, который нюансирован множеством выступов, немонотонных периодов, стеклом в камне и геометрическим декором, ускользающим от простых фигур, образуя улицу, дают многослойный профиль темно-желтого/светло-серого, камня/воздуха, уступов зданий/ухоженной зелени, протяженности/пустоты, где изначальная тяжесть строительного материала — материальная субстанция улиц — скрадывается и отсрочивается постоянным смягчением форм. Улица проникает внутрь квартир через их окна-витрины, а квартира захватывает улицу, одомашнивая это уже единожды присвоенное внешнее пространство, заново стилизуя и присваивая его на множестве уровней и, тем самым, производя с трудом разложимое на элементы, но оттого еще более полное ощущение утонченной однородности и спокойствия.

  1. Примечательно, что М. Вебер, указывая на родовые характеристики города (а по сути, европейской схемы городской организации), одной из первых назвал: «дома тесно — а сегодня, как правило, стена к стене — примыкают друг к другу» (Вебер М. Город / Пер. с нем. М. И. Левиной // Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994. С. 309). ↩

  2. Картину «глуши довольно изрядной», какую представляла собой Москва в XVII в., восторженно рисует автор историко-популярного труда конца XIX в.: повсеместные и необходимые сады (в отсутствие дач окружавшие частные дома), пустыри, рвы, болота, овраги и целые рощи, куда ходили за ягодами и орехами (Кондратьев И. К. Седая старина Москвы. М.: Военное издательство, 1996. С. 29–30). Более реалистичное и хронологически близкое (начало 1930-х) описание дает В. А. Гиляровский: «Где же палисадники? А ведь они были год назад. Были они щегольские, с клумбами дорогих цветов, с дорожками. В такие имели доступ только богатые, занимавшие самую дорогую квартиру. Но таких садиков было мало. Большинство этих загороженных четырехугольников, ни к чему съедавших пол-улицы, представляло собой пустыри, поросшие бурьяном и чертополохом» (Гиляровский В. А. Москва и москвичи. М.: Московский рабочий, 1968. С. 367). Эта картина, составляющая контраст европейскому городу с примыкающими друг к другу домами, объяснима, если принять в расчет позднее происхождение попыток препятствовать росту города. Если в Париже стремление зафиксировать городскую черту систематически воспроизводилось в королевских указах и запретах начиная с 1548 г. (Хальбвакс М. Планы расширения и благоустройства Парижа. Указ. соч. С. 210–217), то первый проект ограничения роста Москвы был предложен только в марте 1918 г. и исходил из университетской среды (Лола А. Принципы управления крупнейшим городом // Проблемы теории и практики управления. 1997. № 2.). ↩

  3. Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Dans les beaux quartiers. Op. cit. P. 41. ↩

  4. Pinçon M., Pinçon-Charlot M. Dans les beaux quartiers. Op. cit. P. 39–48. ↩

  5. Эта стратегия предъявления сдержанной, но от того не менее очевидной роскоши индивидуального жилища противоположна действующей в современной Москве технике изоляции или стушевывания роскоши, которая особенно актуальна для «элитных домов» в районах массовой застройки. Архитекторы и проектировщики заботятся об этом не меньше, чем сами заказчики. Пример положительного отзыва о престижном здании, которое не выглядит вызывающим см.: Марек М. М. Дом на Крылатских холмах //Архитектура и строительство Москвы. 1999. № 1. ↩