Склад Ума

Джейн Джекобс. Экономика городов (1969)

§ Джейн Джекобс. Экономика городов. Новосибирск: Культурное наследие, 2008 (Open Library)

Вторая книга Джейн Джекобс, изданная восемь лет спустя после шедевра «Смерть и жизнь больших американских городов», — это анализ широкого контекста идей первой книги. Если в «Смерти и жизни…» описаны пространственные параметры процветающего города в масштабе городской ткани, то в «Экономике городов» этот разбор переходит на более глобальный уровень.

Книга начинается с тезиса о том, что города играют главную роль в развитии человеческой цивилизации. Иллюстрирует его идея о том, что одомашнивание скота и селекция семян, предшествующие переходу от охоты и собирательства к сельскому хозяйству, происходили именно в городах. Джекобс переносит читателя в древнее поселение Чатал-Гюйюк и размышляет о том, как была организована его жизнь и почему именно там могло зародиться сельское хозяйство. В нюансах этой жизни, отраженной в структуре и ткани города, лежит ключ к развитию городов, который сформулирован Джекобс как “add new work to older work” (сохранение старых видов деятельности за счёт дополнения новыми). Несмотря на простоту формулировки, имеется в виду не просто увеличение количества видов деятельности или мест приложения труда, не просто технологический прогресс, сопровождаемый научными и культурными инновациями, а сложный и многогранный процесс. Особое внимание Джекобс уделяет анализу городской ткани, которая позволяет этому процессу происходить самому по себе. На конкретных примерах она показывает, как одни структуры провоцируют упадок, а другие — процветание.

Как истинный теоретик урбанизма, Джекобс не ограничивается рамками отдельных организаций или отраслей экономики, вместо этого она видит процесс в целом, подобно биологу, наблюдающему за бактериями в микроскоп. В книге высказано множество идей, позволяющих взглянуть по-новому на некоторые аспекты городской жизни. Отдельные главы описывают различные стадии и формы экономического развития, так что можно найти полезные решения для любого города.

Являясь всего навсего мыслительным экспериментом, «Экономика городов» встречается в библиотеках урбанистов и архитекторов по всему миру. Хотя скептики и указывают на недостаток фактических доказательств в книге, несложно убедиться в её гениальности — стоит только взглянуть на самые процветающие города мира.

Ксения Полянина, урбанист

10/2016

---

Эффективный Манчестер, неэффективный Бирмингем

Рассмотрим проблему неэффективности городов на примере двух промышленных центров Великобритании — Манчестера и Бирмингема. Герой одной из новелл Дизраэли, опубликованных в 1844 году, утверждал: «Безусловно, Манчестер один из самых замечательных городов нашего времени. Только философ может понять, насколько великолепно нынешнее состояние Манчестера и какое колоссальное будущее его ожидает». Специалист по истории городов Аза Бриггс в своей книге «Города викторианской эпохи» пишет, что данное утверждение — одно из «непосредственных свидетельств современников». Особая роль Манчестера в истории экономики обусловлена еще и тем, что большой интерес к этому городу проявляли Маркс и Энгельс. В значительной мере теория капитализма и классовой борьбы была выработана Марксом на основе изучения истории Манчестера. Подобно Дизраэли, Маркс считал его «пророческим» городом, хотя это пророчество было скорее зловещим, нежели величественным.

Манчестер производил на Дизраэли, Маркса и их современников такое сильное впечатление и казался им — независимо от ожидавших его перспектив — наиболее передовым городом благодаря удивительно эффективному развитию его текстильных фабрик. Эти фабрики и были Манчестером. К 1840-м годам текстильное производство стало важнейшей составляющей городской экономики. Город олицетворял собой смысл промышленной революции, достигшей своего логического финала. Манчестер выглядел предвестником будущего, рядом с которым все остальные города казались отсталыми — рудиментами доиндустриальной эпохи.

Среди современников Дизраэли было немало и тех, кого пугали ужасные условия жизни и уровень смертности в Манчестере и кто, подобно Марксу и Энгельсу, видел, насколько угрожающе велика была социальная и экономическая пропасть между горсткой владельцев текстильных фабрик и массой бедных рабочих, потерявших всякую надежду. Но даже эти критически настроенные современники считали Манчестер моделью будущего развития городов — если не во всех странах, то по крайней мере в странах с капиталистической экономикой.

На фоне Манчестера Бирмингем казался экономически отсталым городом. Бриггс цитирует лондонского журналиста, который в 1850-х годах писал, что «особенностью Бирмингема во все времена было развитие небольших надомных ремесел, служивших основой для самостоятельного существования горожан и часто обеспечивавших — при благоприятном стечении обстоятельств — их материальное благополучие». Бриггс дополняет эту цитату замечанием, что нередко эти попытки разбогатеть заканчивались неудачей.

В Бирмингеме было несколько относительно развитых производств (хотя ни одно из них не достигло масштабов текстильной индустрии Манчестера), однако эти предприятия обеспечивали очень небольшой процент от общего числа занятых и лишь малую часть общего объема товаров и услуг, произведенных экономикой города. Львиную долю промышленной продукции выпускали небольшие предприятия, штат которых насчитывал не более дюжины рабочих, или даже меньше. Некоторые из этих предприятий распределяли между собой общую работу и выполняли лишь часть ее. Но их взаимодействие не было рациональным и эффективным. Очень часто они работали впустую, дублировали чужие функции, чего, безусловно, можно было бы избежать, если бы эти предприятия объединились. Более того, работники постоянно уходили от хозяев ради создания собственного дела, способствуя еще большему дроблению производства в Бирмингеме.

При этом не так-то легко было ответить на вопрос, за счет чего развивается экономика Бирмингема, поскольку у нее не было четкой производственной специализации, как у экономики Манчестера, производившего на людей ХIХ века столь сильное впечатление. Нелегко определить, что вообще представляла собой в те времена (да и сейчас) экономика Бирмингема. Это была смесь самых разнообразных элементов. В прежние времена главной отраслью было производство седел и сбруй, но наряду с изготовлением металлических деталей, необходимых для сбруй и седел, развивалось производство соответствующих орудий труда. В ХVII и ХVIII веках ведущей отраслью стало изготовление пряжек для обуви, но с появлением обуви на шнурках это ремесло пришло в упадок. Убытки были с лихвой компенсированы растущим производством пуговиц. Некоторые мастера украшали пуговицы цветным стеклом, что привело к появлению и развитию в городе довольно крупных стекольных предприятий. В XIХ веке в Бирмингеме имелись, среди прочего, оружейные и ювелирные мастерские, а также выпускалась дешевая бижутерия и лотки из папье-маше. На основе производства дешевых металлических игрушек возникло производство дешевых металлических перьев. Развитие оружейного производства привело к появлению различных металлорежущих станков, в том числе необходимых для изготовления нарезных ружей.

С точки зрения людей, живших в Англии в 1840–1850-х годах, такая запутанная структура была вполне характерна для городской экономики. Но эта экономика не была современной. Она не олицетворяла собой новую эпоху. Она не предвещала собой ничего прекрасного или ужасного. В то время как интеллектуалы восхищались Манчестером, никому и в голову не приходило присвоить Бирмингему звание «города будущего». Но, как оказалось, отнюдь не Манчестер, а именно Бирмингем стал городом будущего.

Эффективная производственная специализация Манчестера не предвещала ничего, кроме стагнации и безнадежного отставания. «Колоссальность» его будущего заключалась в колоссальности экономических потерь, поскольку люди в других городах тоже научились прясть хлопок и делать из него ткани. В Манчестере не было другого развитого производства, которое могло бы компенсировать потерю этих рынков. Сегодня он стал символом города, переживающего длительный кризис и упадок экономики. Застой, безработица и прочие трудности, с которыми сталкивается его население, достигли бы куда больших размеров, если бы из города одно за другим не уезжали всё новые поколения молодых людей, направляющихся в Лондон, Бирмингем и в другие города и страны в поисках новых возможностей. В отличие от Манчестера Бирмингем не отстал в своем экономическом развитии. На основе его разрозненного и неэффективного производства постоянно возникали новые виды деятельности, новые предприятия, в том числе те, которые разрослись до очень больших размеров, но несмотря на это их доля в общем объеме производства и уровне занятости уступала доле мелких предприятий.

В современной Великобритании есть только два города, экономику которых можно назвать динамично развивающейся и процветающей. Один из них — Лондон. Другой — Бирмингем. Все остальные пережили период стагнации, угаснув подобно Манчестеру и многим другим «маякам» экономического развития. Специалисты, планировавшие развитие городов, считали Лондон и Бирмингем проблемными городами, в которых на основе старых видов деятельности возникает множество новых, что способствует непрерывному росту этих городов. Британское правительство разработало программу «Новые города», направленную на то, чтобы предотвратить дальнейший рост Лондона и Бирмингема и «откачать» из них лишние ресурсы. Однако экономика Бирмингема продолжала активно развиваться вплоть до наших дней. Экономика Манчестера развиваться перестала. Была ли в таком случае экономика Манчестера действительно эффективной? Да, была, в отличие от экономики Бирмингема. Экономика Манчестера стала настолько эффективной, насколько эффективна экономика промышленных поселков. В свою очередь, Бирмингем сохранил нечто иное: высокий уровень технологического развития.

Существует общепринятое определение понятия «Эффективность», которое отличается простотой и ясностью, и я не предлагаю от него отказываться. Согласно этому определению эффективность есть отношение произведенной работы к затраченной энергии. Мы можем говорить о высоком или низком уровне эффективности, поскольку в каждом конкретном случае можем измерить два релевантных фактора: затраты энергии и качество и количество (их значения) выполненной работы. Мы можем сравнить результаты таких измерений, полученные на основе различных данных. В Манчестере было выпущено огромное количество тканей, что соответствовало масштабам производства и энергии, затраченной персоналом фабрик и внешними поставщиками.

Но такие точные измерения невозможны в тех случаях, когда нужно оценить результаты технологических разработок. Производитель сладостей в своем интервью репортеру из New Yorker рассказал, как, работая экспедитором на кондитерской фабрике, он создал свою первую конфету. «Я показал ее своему боссу. и он был очень доволен. «Сколько таких конфет ты можешь сделать в минуту?» — спросил он меня. «В минуту? — удивился я. — У меня ушло четыре месяца на то, чтобы сделать эту». А что если бы на это ушло восемь месяцев? Или два? Эти цифры не имеют ничего общего с измерением операционной эффективности, о котором говорил его босс.

В каждом конкретном случае уровень операционной эффективности является следствием технологических разработок, осуществленных в предшествующий период. Разработка технологий — запутанный и трудоемкий процесс, состоящий из проб, ошибок и неудач. Движение методом проб и ошибок — единственное, что можно гарантировать. Успех гарантировать невозможно. Но даже если исход благоприятен, он зачастую оказывается неожиданным, не соответствующим тому, что предполагалось с самого начала.

Низкая эффективность производственной деятельности означает, что человек или организация выполняет свою работу ненадлежащим образом. Однако огромные затраты энергии и времени, равно как и высокий процент неудач в процессе разработок новых технологий не означают, что такие разработки ведутся не на должном уровне. Неэффективность есть неотъемлемая составляющая данного процесса; она неизбежна. Не существует способа сделать его планомерным и исключить возможность неудачного исхода. Президент компании Du Pont, которая попыталась максимально упорядочить научно-исследовательскую деятельность, заявил в интервью журналисту Fortune, что только один из двадцати проектов, которые компания продолжала финансировать после пробных испытаний, дал положительные результаты. Тот факт, что компания занимается масштабной производственной деятельностью (благодаря чему, собственно, она и стала крупной организацией) и что эта деятельность эффективна, не делает автоматически эффективным процесс технологических разработок.

В действительности данный процесс состоит из случайностей, и по закону больших чисел вероятность успеха резко повышается, если имеет место значительное дублирование усилий. Аналитическое подразделение Военно-воздушных сил США, RAND Corporation, пыталось установить, можно ли избежать неэффективного расходования ресурсов, отпущенных на военно-технические разработки. RAND Corporation пришла к выводу, что, хотя теоретически дублирование усилий не способствует повышению эффективности процесса, на практике оно оказывается очень полезным. В отчете корпорации говорилось, что, с одной стороны, у каждого человека существует собственное представление о вероятном результате технологических разработок, и невозможно сказать заранее, какое из этих представлений окажется правильным и к чему оно может привести. Высокий статус или репутация, равно как и успехи, достигнутые в прошлом, не являются гарантией. В качестве примера в отчете приводился следующий исторический факт. В 1937 году, когда в Великобритании уже был изобретен реактивный двигатель (в Бирмингеме, где, в основном, и делаются открытия), в США действовал комитет, члены которого были видными специалистами в области авиации, но не знали о новом изобретении. Изучая проблему реактивного движения, члены этого комитета пришли к выводу, что она не имеет практического решения, и рекомендовали отказаться от попыток создания реактивного двигателя. Составители отчета RAND Corporation заявили, что в деятельности военных организаций, занимавшихся разработкой новых технологий, имеется немало примеров явно неэффективного расходования ресурсов: речь шла о работе административных органов, когда огромное количество энергии и человеко-часов были потрачены на то, чтобы исключить дублирование усилий. Кстати, когда Пастер, старый, мудрый человек, просил увеличить поддержку биологической науки, он говорил о необходимости многократного увеличения числа лабораторий.

Лаконичная формула, с помощью которой в предыдущей главе я описала процесс возникновения новых видов деятельности на основе старой системы разделения труда, D + A > nD, выглядит довольно мило и аккуратно. Но эта «аккуратность» обманчива. Она оставляет за скобками пробы и ошибки, которые всегда присутствуют в реальной жизни. Какое количество моделей бюстгальтеров перепробовала Ида Розенталь, прежде чем остановилась на том образце, который запустила в массовое производство? В эту формулу нужно добавить еще один элемент, соответствующий фактору проб и ошибок: D + nTE + A > nD. Но даже такая формула верна лишь для тех случаев, когда есть успешный конечный результат — товар, запущенный в производство и способствующий возникновению новой системы разделения труда. Когда кем-то предпринимается попытка создать новый вид деятельности, ставятся эксперименты, которые все же не приводят к желаемому результату, мы получаем только D + nTE.

Главное отличие экономики Бирмингема от экономики Манчестера заключалось в постоянных попытках создать новые виды деятельности путем проб и ошибок, которые иногда приводили к успеху, а иногда нет. В Бирмингеме действовало множество своеобразных «лабораторий», занимавшихся разработкой новых технологий. Факт существования таких «лабораторий» не был очевидным, поскольку одновременно они осуществляли производственную деятельность. Если рассматривать экономику города как единое целое, ее можно представить как огромную, сложную лабораторию, живущую за счет доходов от собственного производства. Безусловно, сама по себе деятельность этой огромной лаборатории тоже не эффективна.

Поразительный уровень производительности и эффективности экономики Манчестера не был таким уж беспрецедентным, как это казалось наблюдателям в 1840-х годах. Станки были новыми, но в истории можно найти немало городов, чье экономическое развитие основывалось на вливании огромных ресурсов в одну отрасль. При этом совсем, или почти совсем, не финансировалось производство новых видов товаров и услуг. В средние века так развивалось текстильное производство в городе Ковентри. В Европе того времени медную посуду называли странным словом «динадери». Динан — город в Валлонии, один из наиболее процветающих и значительных городских центров эпохи Средневековья, добился таких успехов в производстве медных котлов и кастрюль, что, подобно Манчестеру, ограничился узкой специализацией. Производительность экономики Динана была невероятной — но лишь до определенного момента.

По крайней мере в 2500 году до н. э. существовали города, экономика которых, по выражению археолога Стюарта Пиггота, была «страшно эффективной». В своей книге «Доисторическая Индия» он описал два столичных города-двойника, Мохенджо-Даро и Хараппу, возникших в эпоху древнейшей индской цивилизации. Экономика этих двух городов была чрезвычайно развитой — но тоже до определенного момента. Примерно в 2500 году до н.э., их технологическое развитие прекратилось. Казалось, что их жители перестали производить новые товары и услуги, равно как и совершенствовать старые, они просто воспроизводили все то, что у них уже было. Вероятно, объемы выпускаемой ими продукции были огромными. При строительстве зданий использовались стандартные кирпичи — причем не только в этих городах, но и по всей стране. В таких же больших количествах изготовлялись удивительно точные каменные гири, с различным весом, кратным шестнадцати. Ненасытные обжиговые печи, работавшие на древесном топливе, производили такое количество одинаковых глиняных чашек, что, по мнению Пиггота, у жителей этих городов возник обычай разбивать использованную чашку. Можно предположить, что они делали значительно больше чашек, чем им было нужно.

Однако в то время как жители других стран изобрели бездисковое колесо со спицами, благодаря чему их колесницы стали более легкими и быстрыми, жители Хараппы и Мохенджо-Даро продолжали делать тяжелые дисковые колеса, которые ставили на громоздкие, неповоротливые повозки. В то время как другие народы научились повышать прочность бронзового оружия и инструментов за счет утолщения в виде центрального ребра жесткости, а также за счет полых металлических рукояток, к которым крепились деревянные черенки, в Хараппе и Мохенджо-Даро продолжали изготовлять цельные, плоские, легко ломавшиеся орудия. Участок реки Инд, на котором стоял Мохенджо-Даро, превратился в болото¹. Потоки ила поглотили город и разрушили основание многих домов. Жители оказались не способны ответить на эти вызовы, не переустроили свою жизнь на новых основаниях. После каждого наводнения они восстанавливали здания, не внося каких-либо изменений в их конструкцию, используя те же кирпичи, которые продолжали изготовлять в бесчисленном количестве, и качество их работы постепенно ухудшалось до тех пор, пока она вообще не прекратилась. Наводнения, нельзя считать причиной упадка Мохенджо-Даро, поскольку точно такой же упадок переживал Хараппа и другие города империи, жившие за счет бесконечного воспроизведения привычной работы. Реакция на наводнения была лишь одним из драматичных симптомов общей стагнации.

В переводе Дениса Ананьева

1. Почему это произошло, до сих пор неясно. Я предполагаю, что вырубка леса для нужд гончарного и кирпичного производств, не прекращавшаяся в течение более пяти веков, привела к эрозии почвы и заилению речного дна. ↩